Владимир Маковский. Вечеринка. 1875-1897. Третьяковская галерея
Никогда не знаешь, что попадет в историю. Возводишь стеллу в честь покорения племени луллубеев, а до потомков доходит не стелла, а глинянные таблички из подсобки. В которых ничего о луллубеях, зато о том сколько твоих рабов умерло от болезней — все. Важный документ оказывается под рукой у растапливающего печь-буржуйку революционного матроса, а малозначительное описание студенческих пирушек образца 1850 года переживает века, переводится в цифру и появляется в нашем блоге.
Итак, без лишних слов — отрывок из воспоминаний литературного критика А. Скабичевского.
Ах, молодые студенческие пирушки, сколько они оставили в каждом из нас дорогих и заветных воспоминаний! Я не могу удержаться, не сказать о них несколько слов.
О частных, случайных попойках нечего распространяться. Зайдет один товарищ к другому — поговорят, поспорят, сыграют в шахматы; делать больше нечего, а у обоих шевелятся в кармане маленькие деньги, которых не жаль истратить.
Вот и отправляются к Гейде, к Киншу или в какое-нибудь биргалле. Такие частные экспромтные пирушки носили по большей части скромный характер: выпивалась одна бутылка на двоих красного вина или две-три бутылки пива, и друзья мирно расходились по домам с небольшим шумом в голове.
Совсем другой характер носили общие попойки. Устраивались они обыкновенно в складчину, на квартире одного из товарищей. В таких случаях водка и пиво совсем отсутствовали. Мы пили исключительно почти одни иностранные вина — мадеру, херес, лафит, сен-жульен, бургонское, порою же, в особенно торжественных случаях и когда все были при деньгах, появлялось на столе и шампанское. Оно было в те времена дешево: за три, за четыре рубля можно была покупать в погребах бутылку любой марки — и редерер, и клико; таким образом, приходилось не более полтинника или рубля на брата. В общем пирушка обходилась, с вином и закусками, не дороже пяти рублей на человека; этого было вполне достаточно, чтобы восемь юношей напились до положения риз.
К тому же мы мешали вина без всякого толка: шампанское запивали хересом, после коньяку пили лафит или мозельвейн… Вследствие этого напивались очень быстро, и не проходило часа после начала попойки, как поднимался страшный содом общего беснованья: кто плясал вприсядку, кто боролся с товарищем; менее опьяненные продолжали вести какой-нибудь философский спор, причем заплетающиеся языки несли невообразимую чушь; в конце концов спорившие менялись своими утверждениями…
Все мы были люди севера, родились и провели детство в петербургских стенах, и это сказывалось в том, что никаких песен на наших попойках не певалось, не исключая и классического «Gaudeamus» — мы и слов его не знали.
Вместе с тем, никаких ссор в пьяном виде у нас не было. Мы не допускали в наших взаимных отношениях ни малейшего цинизма, грубых издевательств, обидных прозвищ и т.п. Чувство порядочности и уважение к чужой личности не оставляли нас и тогда, когда не повиновались более ни язык, ни руки, ни ноги.
Если вдруг на встрече однокурсников решите исполнить студенческий гимн, то слова и транскрипцию смотрите здесь
Приятно почитать, что в 19 веке студенты вели себя еще хуже, чем в 20. А то все твердят о падении нравов! Мы, по крайней мере, херес с коньяком не мешали. А мозельвейн был и у нас. «Вмазельвейн» мы называли плодово-ягодную бормотуху, продававшуюся в магазине рядом с нашей общагой в Кучине по цене ровно 1 рубль за бутылочку 250 мл. Пустые бутылочки не выбрасывали, из них делали фужеры. Отдельное человеческое спасибо за ссылку на Гаудеамус!
Владелец этого магазинчика представляется мне гением зла: открыть торговлю дешевым «вмазельвейном» рядом с общагой!
А еще бутылки из-под выпивки все копили на балконе. Раз в году 17 апреля в Ленинский субботник накопленное несли в Красный уголок, мыли, погружали в большой грузовик, и везли сдавать. На вырученные деньги праздновали профессиональные праздники.